Глава первая. Тучи Астрала.
Северный ветер безжалостно трепал ветхий орочий шатёр. Через вспаханное поле быстро катился гево – высохший шарообразный куст, не имеющий корней и не дающий семян. От быстрого вращения от него отламывались небольшие веточки и оставались лежать на земле. После суровой зимы, когда солнце вновь начнёт согревать землю и потекут весенние ручьи, эти веточки пустят свои слабые корни. А осенью ветер сорвёт их с места, и множество гево покатятся по холодной земле, навстречу своей судьбе.
Старый, сутулый орк зябко поёжился и полез в шатёр, приподняв полог. Внутри было жарко натоплено – его жена ждала ребёнка. Это будет последнее дитя его рода, ведь мать Зела выносила и родила четверых детей. А для орочанки это много, очень много. Орки не люди, которые плодятся, словно степные крысы.
Вегу из клана Широких очень нужен сын. Чтобы не оборвался его род землепашцев. Чтобы не уподобиться бесплодному гево, не имеющему своей земли и не ведающему своих корней. Старшую дочь он выдал замуж за воина из клана Безумных, младшую отдал сыну кузнеца Громобоев. Банас, которого он думал сделать наследником, записался в имперскую армию и уже много лет от него ни слуху, ни духу. А второй сын погиб на охоте, не успев увернуться от раненого носорога.
Где теперь его дети? С печалью Вег думал, что благословенна только судьба Гарта, принявшего быструю смерть в поединке с чудовищем степей. Земли клана Безумных давно захватила Лига и о их судьбе ничего не известно. Громобои перебрались поближе к столице империи и тоже затерялись. А имперская армия воюет много лет.
Проклятые хадаганцы! Вег скрипнул зубами от бессильной злобы. Это их эмиссары сманили его единственную надежду, Банаса, записаться в армию. Сладкоголосые люди с сердцами змей. Лживые и коварные захватчики, много лет назад отнявшие эту землю у орков, испокон веку живших и пахавших её, кто плугом, а кто и мечом, обильно поливавших суровую почву потом и кровью. А теперь им понадобилась сила орков, чтобы разобраться с непокорной Лигой.
Если бы за Лигу выступали только канийцы – такие же люди, как и хадаганцы – орки не стали бы воевать за Империю. Но, проклятье демонов, мерзкие эльфы спровоцировали эту войну. И к оркам, и к людям они относятся одинаково, с презрением. Это очень древняя раса, живущая на окраинах Аллодов с незапамятных времен, когда орки, по их словам, ещё ничем не отличались от зверей. Впрочем, они и сейчас не делают в этом отличий. И они очень болезненно восприняли появление на обломках планеты новых претендентов на могущество. Канийцы сумели с ними договориться, но хадаганцы, возглавляемые Незебом, высадились на аллоды, которые занимали орки.
Недолго длилось торжество эльфов, наблюдавших за покорением степняков, их давних врагов. Они даже оказывали всяческую помощь хадаганцам. Без эльфийских магов у Незеба не было ни единого шанса выстоять против суровых земледельцев. Но в этих боях с орками люди закалились и смогли построить свою империю. И, мало-помалу, начали захватывать всё новые земли. Когда Лига опомнилась, хадаганцам принадлежали почти все центральные аллоды. Правда, большинство из них было бесплодными каменными кусками, плавающими в астрале, и Империя волей-неволей зависела от плодородных эльфийских угодий. Но эльфы хотели быть единственными хозяевами всей земли, чтобы диктовать свою волю живущим на ней.
В первую очередь они отозвали своих волшебников. Но коварные хадаганцы успели вызнать кое-какие секреты и потихоньку готовили своих колдунов. И даже в чём-то превзошли своих учителей. Дальновидный Незеб предвидел войну с эльфами. И именно поэтому не стремился уничтожить орочьи племена, делая на них главную ставку в грядущей битве. И все его предсказания сбылись с пугающей точностью…
Загремел гром и крупные капли осеннего дождя, застучав по вытертым шкурам, из которых был сложен шатёр, отвлекли Вега от его грустных раздумий. Он поднял глаза на бледную Зелу, закутанную в мех единорога.
- Долго ещё? – спросил он, кивая на большой, неровный живот жены.
Зела погладила себя ладонью и негромко засмеялась:
- Нет, совсем скоро. Он уже толкается. Торопится, разбойник. Тихо, тихо! – прикрикнула она, обращаясь к неродившемуся ребенку. – Мать Зела ещё не готова. Потерпи.
На изрезанном морщинами лице проступил холодный пот. Увидев, что муж внимательно наблюдает за ней, она сказала:
- Вег, сходи за старой Пегу, повитухой. Я боюсь.
- Чего боишься? – Вег вздернул косматые брови.
- Это уже пятый ребёнок, а я совсем старая. Я умру.
- Пегу потребует кусок мяса за свои услуги, - заранее смиряясь с необходимостью тащиться сквозь дождь, сообщил он. Увидев, что жена опустила глаза, торопливо поднялся. Накинул дырявый плащ на плечи, наклонился к жене и мягко провёл своей ладонью по её лицу:
- Не переживай. Ты и сын стоите гораздо дороже вяленой оленины.
- - - - - - - - - -
Старая Пегу собиралась неприлично долго. Собираясь, бормотала, что совсем стала бессильная без хорошей еды, что лучше бы Зела пришла сама рожать сюда, как делают все женщины, что такой крепкий мужчина, как Вег, мог бы и сам донести её на своих могучих и крепких, как медные жилы руках.
- Опомнись, старая - на дворе осенний дождь, - не выдержал Вег. – В такую погоду даже земляная змея не выходит из своей норы.
- Но меня ты тащишь из дома, - сварливо отозвалась старуха. – Дождь начался два часа назад. Надо было позаботиться заранее. За это ты дашь мне заднюю ногу оленя.
Вег только вздохнул. Жадность Пегу ему была хорошо известна. Но выбирать было не из чего.
Обратный путь занял ещё больше времени. Земля совершенно раскисла, и Вег с трудом переставлял ноги, одной рукой удерживая старуху, которая, пользуясь этим, совсем повисла на нём и даже перестала самостоятельно шевелить ногами. Свой плащ он отдал Пегу и промок до самых костей. Мокрая рубаха неприятно липла к телу, обрисовывая могучий торс землепашца. И всё бы ничего, но при каждом ударе грома Пегу садилась на землю и закрывала лицо руками, отказываясь идти дальше. Он молча поднимал повитуху из грязи и вешал себе на руку. Так, с остановками и визгливыми причитаниями старухи, они добрались до его шатра.
Их встретила тишина. В очаге еле тлели угли, давно не получавшие порцию дров, а Зела, посеревшая и вытянувшаяся, лежала на шкурах и в ногах у нее была огромная лужа крови. Вег сразу понял всё. Он медленно опустился на колени возле очага, широкими ладонями зачерпнул угли и высыпал их себе на голову. Он не замечал ожогов на руках, не чувствовал запаха дымящихся волос и только смотрел сухими глазами на свою Зелу, не выдержавшую последнее испытание. И сейчас он даже завидовал людям, умевшим изливать своё горе из глаз. А его глаза обречены оставаться сухими, присыпанные колючей золой утраты и песком памяти. Он равнодушно наблюдал за суетящейся возле умершей жены Пегу. У него даже скользнула злорадная мысль, что старуха осталась без обещанного мяса. Но постигшее горе заполнило всё его существо и вытеснило остатки мыслей.
Пегу что-то говорила ему, а он равнодушно смотрел сквозь неё, не замечая и не слыша ничего. Наконец, сообразив, что Вег ничего не соображает, старуха схватила выбивалку для сырых шкур и начала лупить его по могучим плечам. Боль заставила его очнуться.
- Ты сошла с ума, ведьма! – Вег вырвал из её слабых рук дубинку и отшвырнул в сторону.
- Это ты безумец, - с достоинством парировала старуха, повернулась к телу его жены и откинула лоскутное одеяло. – Взгляни своими глазами, ковыряльщик земли.
Вег с удивлением вспомнил, что Пегу была из славного рода Безликих, шаманов, которые никогда не роняли зерно в землю. Но в данном случае было не до мелких обид. Он тяжело поднялся и подошёл к ложу Зелы. Возле её груди мирно посапывал живой ребёнок. Видимо, после родов, Зела успела дать ему грудь и, наевшись, он мирно уснул рядом с умирающей матерью. Он протянул свои руки к ребёнку, но Пегу с силой ударила его по испачканным ладоням.
- Это девочка, - сказала она ему. – Не смей касаться её руками.
- Девочка? – Вег осторожно спрятал руки за спину. Девочек до года не смели касаться мужские руки, чтобы не разозлить демонов. – Я думал, будет сын…
- Он думал, - фыркнула старуха, - это всё, на что способны мужчины в сложных ситуациях. Когда мир рушится, вы забираетесь к нам под юбки и начинаете “думать”!
- А? – Вег растеряно посмотрел на повитуху. – Что делать-то?
Пегу посмотрела на него внимательным взглядом, и Вег с удивлением заметил, какие яркие и умные у неё глаза.
- Я возьму ребёнка к себе в шатёр, - негромко сказала она. – И до года буду ухаживать за ней. А ты будешь носить мне каждый день молоко единорога и кусок мяса. Мясо мне, а молоко своей дочери. Сейчас я заберу её и уйду, чтобы ты мог похоронить жену. А ты, после того как потухнет погребальный костёр, соберёшь свои вещи и перетащишь шатёр поближе к моему. Но сперва ты должен дать имя дочери. Это может только отец. Исполни же свой родительский долг.
Вег кивнул. Немного помолчал, прислушиваясь к себе, пытаясь уловить голос рода. Но внутри была ещё неостывшая зола поразившей его беды. И над этим пепелищем кружили чёрные тучи Астрала, извергающие из своих недр синие стрелы молний. Тогда он поднял голову и произнёс, глядя прямо в глаза преобразившейся шаманки:
- Я называю свою дочь… - он немного смутился, но Пегу одобрительно кивнула ему головой. – Блезза! Рождённая небесным огнём! Дочь молний!
И тотчас, как только он выкрикнул последние слова, прогремел оглушительный раскат грома, а сквозь отверстие для дыма очага сверкнула такая яркая вспышка, что орки на мгновение ослепли и оглохли. Но маленькая Блезза продолжала мирно спать, словно её совершенно не касалось буйство стихии. И природа отступила перед этой безмятежностью, дождь стал стихать, и тучи открыли глубокое синее небо. Они не ушли совсем, отступили к краю аллода, но луч солнца, как и луч надежды, коснулся вершины старого орочьего шатра.
Глава вторая. Локоть Блеззы.
Яркая, слепящая лампа в кабинете следователя должна была вызывать нестерпимую боль в глазах узников, вытащенных из мрачных камер на допрос. Следователь с плохо скрываемым интересом смотрел на меня. Но я не собирался проявлять слабость с первой минуты. Про застенки Незеба ходили жуткие слухи, арсенал выбивания правды насчитывал тысячи способов. От вот такого, достаточно безобидного света в глаза, до самых ужасных пыток. Правда, никто в точности не знал, каких именно – после применения допроса третьей степени шансов покинуть тюрьму не было. Только надеяться на быструю и милосердную смерть. Всё это нам рассказывал на лекциях старый комиссар, вышедший на пенсию в результате инвалидности и преподававший нам основы получения информации. Мы, курсанты школы политических командиров, должны были знать немного больше об этом, чем остальная армия. И даже применять кое-что из этого арсенала в своей практике, при допросе пленных, если они не соглашались выдавать военные тайны. А теперь мне предстоит попробовать их самому…
Следователь, пожилой хадаганец, наконец, оторвался от созерцания моего лица и жестом указал на привинченную к полу табуретку. Честно говоря, у меня уже начинала ныть раненая нога, и я принял это предложение. Правда, сконструирована эта штука была хитро – так, чтобы сидение на ней ни в коем случае не доставляло удовольствие. Но стоять было хуже. После того, как я с трудом устроился, следователь нарушил молчание:
- Чувствуется выучка ШПК. Как же вы во всё это вляпались, а?
Вопрос был провокационным, и он, и я это знали. Классическое начало допроса первой степени. Отвечать я не собирался, по крайней мере, до тех пор, пока мне не предъявят официальное обвинение. Произойдёт это нескоро, сначала меня постараются сломать. Естественно, морально, ибо физическую боль нас учили терпеть в школе. Во всяком случае, допрос первой степени я сумею пройти. Я равнодушно глянул в глаза следователя и демонстративно повернулся немного в сторону, насколько позволяла проклятая табуретка. Хадаганец не выказал возмущения, лишь усмехнулся уголками губ и стал заполнять протокол допроса, который лежал перед ним. Писал он медленно, видимо, получил образование уже в зрелом возрасте. Губы его непроизвольно шевелились, повторяя выводимые на бумаге символы. У меня было примерно десять минут, и я задумался над первым заданным мне вопросом. Как я во всё это вляпался…
Никогда в своей жизни я не предполагал, что стану комиссаром имперской армии. Я был уверен, что в армии меня ждёт скучная и пыльная служба на полигоне Игш, в качестве какого-нибудь ассенизатора. И максимум подчинённых, которых я получил бы там, это пару грязных и вонючих гоблинов, таскающих носилки с нагруженным мной дерьмом. Всё дело в моём происхождении. Ведь я родился в Кании, в семье крестьянина. Я не помню своих родителей, они погибли в самом начале войны, нарвавшись на мародёров, которые наводили ужас на всю провинцию. Убили бы и меня, но спас мне жизнь странный случай – десантники Империи вышли из леса на душераздирающие крики моей матери. Они были заброшены в глубокий тыл Лиги для того, чтобы совершать диверсии и убивать, но не смогли остаться равнодушными к своим врагам, попавшим в беду. Впрочем, какими врагами могли быть для них мои невоенные родители. Просто мужчина и женщина, пытавшиеся покинуть прифронтовой район.
Диверсанты, увидев, над кем творят расправу мародёры, убили их быстрее, чем те смогли понять, что случилось. Только звуки падающих тел нарушили тишину. А потом заорал я. Лысый, беззубый, сморщенный ребенок с отвратительно светлым лицом, завёрнутый в вонючее покрывало. Не знаю, что меня спасло – меня могли просто прирезать, чтобы не нарушал маскировку. Но имперцы уже совершили один добрый поступок по отношению к жителям Кании, и это помешало им выполнить свой долг. Но я думаю, дело было ещё и в том, что в группе был смешанный состав. Хадаганцы и орки.
Для орков все люди на одно лицо. Они не делают различия между канийцами и хадаганцами. Они просто принимают за факт то, что одни сражаются на стороне Лиги, а другие за Империю. И одинаково не доверяют ни тем, ни другим. Они считают нас животными, стоящими на очень низкой ступени развития. На орков не производят впечатления наши достижения в науке и технике. У них совершенно другая шкала ценностей. Всё потому, что люди убивают друг друга. И суровый командир, поднявший ребёнка и занесший над ним кинжал, чтобы прервать надрывный крик, краем глаза уловил, как напряглись орки. Убийство маленького существа своего племени уронило бы людей в их глазах так, что никакие боевые заслуги и прежнее уважение не смогло этому помешать. И командир Локк принял правильное решение: не остановив движения руки, остриём кинжала просто распорол грязные тряпки и, скрывая отвращение к канийскому выродку, высоко поднял бледное тельце в левой руке.
- Мальчик, - хриплым голосом негромко сказал он. – В этой проклятой войне мы потеряли слишком много мужчин. После нашей победы не будет разницы, кто какой расы. Но кому-то придётся сеять и строить. Оставить его здесь нельзя – когда он вырастет, проклятые эльфы поставят его в строй и заставят воевать с нами. Заберём его с собой.
Он слишком долго завоёвывал расположение своих головорезов, чтобы потерять его из-за канийского паршивца. Ни Кания, ни Хадаган, вместе взятые, не стоили уважения его орков. Тогда это происшествие не казалось ему большой проблемой.
Проблемы начались позже, после возвращения в столицу. Он долго пытался пристроить ребёнка в один из приютов, но везде натыкался на холодный отказ. В Империи было полно своих сирот, и канийский ребёнок не вызывал сочувствия. Локк чувствовал это, и особо не настаивал, покорно покидая очередное заведение по содержанию сирот. Но отпуск подходил к концу, и нужно было что-то делать. Неожиданно он получил письмо от сестры, приехавшей с окраины Игша и устроившейся на работу сиделкой в один из приютов. Сама судьба шла ему навстречу.
Он пришёл к ней вместе с ребёнком. Она снимала жильё на окраине Незебграда, у вдовы пехотного полковника. В чистой и пустой комнате, с лежавшим в углу узлом с вещами, они долго пили чай без сахара, и разговаривали об оставшихся в Кайпе родителях, не захотевших покинуть свой дом. Потом перешли на войну и службу Локка. Брат рассказывал, как они воюют, а Зара тихонько охала, покачивая спящего младенца на коленях. Наконец, разговоры иссякли.
- Послушай, сестра, - Локк смущённо смотрел на сестру. – Ты, верно, думаешь, зачем я пришёл с ребёнком. Я расскажу тебе всё, потому что послезавтра я убываю в часть. Наш полк отправят на смену гарнизону Тихого острова. Но лучше сказать – на замену, ибо от прежнего полка осталось очень немного народу. Почти никого не осталось. Что там останется от нашего полка, тоже неизвестно. К священникам я не хожу. А исповедь сестре даже Теннес зачтёт.
И он рассказал ей всё без утайки, не скрывая даже того, что хотел убить мальчишку. Выговорившись, он тяжело поднялся:
- Прощай, сестра. Возлагаю на тебя эту ношу теперь. Ты работаешь в приюте и сможешь пристроить его туда. Знаешь, а за эти два месяца я привязался к нему. Поэтому у меня, наверно, и не получалось отдать его. Только себе в этом я не сознавался. Прощай, и запиши его под моим именем. Пусть он будет достоин его.
С этими словами он поцеловал её и вышел из комнаты навсегда. Он сложил свою голову на Тихом острове, где тогда разворачивались самые жаркие бои. А тётушка Зара, поплакав, предчувствуя судьбу своего несчастного брата, с утра понесла подкидыша в приют.
Я тысячи раз слышал эту историю из уст добрейшей женщины, заменившей мне мать. Но никогда не мог поверить, чтобы суровый хадаганский диверсант мог так растрогаться, меняя испачканные пелёнки за сыном канийца. Подозреваю, что последний эпизод тётушка Зара просто выдумала, чтобы сгладить впечатление от суровой правды. Но, несмотря на это, я испытываю чувство признательности к ним обоим. И с гордостью ношу его имя.
Война затянулась. Думаю, что ни Империя, ни Лига, не ожидали такого. Война превратилась из героических приключений в тяжкий труд. Лишилась привлекательности и стала обыденной, как затянувшийся осенний дождь. Кровопролитные сражения сменились окопной войной, не приносившей ни славы, ни медалей. Воины умирали не в бою, а от болезней, которые разносили кровососущие паразиты, обильно расплодившиеся по обе линии фронта. Им было всё равно, кто перед ними. И эльфийскую кровь, и орочью, и человеческую они употребляли с одинаковым аппетитом. “Эту войну выиграли насекомые” – ворчали солдаты.
Когда мне исполнилось четырнадцать лет, в наш приют пришли военные, чтобы отобрать для лагерей подготовки будущих солдат. Я сидел в углу, скучающе наблюдая, как другие воспитанники крутились перед офицерами, чтобы те их заметили. Мне же не светило, как я и говорил, ничего, кроме лопаты золотаря на задворках Империи. Но неожиданно один из офицеров подошёл ко мне.
- Хочешь служить в армии, сынок? – спросил он меня. Я разозлился:
- Только если выдадут прищепку, офицер.
- Какую прищепку? – не понял он. Я пояснил, свирепо оскалившись:
- На нос, офицер. Вы же меня в ассенизаторы приглашаете? Я каниец, а на хадаганское дерьмо у меня сильное раздражение.
Я ждал, что он ударит меня. Но вместо этого черноволосый и смуглый хадаганец улыбнулся:
- Вот ты какой колючий. Сынок, мне плевать, в какой части Империи ты родился. Рано или поздно все Аллоды сольются в единое государство. И не будет разницы между канийцами и хадаганцами. И ты можешь помочь этому. Прекратить проливать кровь, что может быть желаннее для армии? Может, штатские и думают о нас иначе, но мы – самые главные сторонники мира. Потому, что это наша кровь льётся там, на фронте. Там, за этой незримой линией также страдают люди, втянутые в эту бойню коварными эльфами. Покончить с этой войной, установить мир и покарать поджигателей – вот наша задача! А вовсе не в том, чтобы убивать людей с другим цветом кожи. Скажи, разве это несправедливо?
Так я и попал в школу политических командиров. Все тесты выявили во мне предрасположенность именно к этому роду деятельности. Строгая дисциплина и напряжённый график учёбы никому не позволял смеяться надо мной, или пробовать как-то унизить. И потихоньку я стал забывать о том, что я каниец. Я весь отдался учёбе и физподготовке. Мы, комиссары, смертники. Мы выполняем, как и все, приказы полевых командиров. Мы едим из солдатского котла, спим с бойцами под одним одеялом. Но именно мы поднимаемся первыми в атаку, увлекая за собой войска. Наша задача – поддерживать боевой дух армии. Мы не имеем право на слабость, болезнь или рану. Мы имеем право только умереть первыми. И это право стоит дороже всех остальных.
Но моё происхождение напомнило обо мне само. Я получил распределение в отдельный карательный батальон № 16. Один из сокурсников, сын офицера, пояснил мне, не скрывая усмешки, что это – орочий батальон. Официально он числится за десантом, но фактически является штрафным. Туда ссылают неугодных орков.
- Я же не орк, - удивление моё было написано у меня на лице. Сокурсник немного помялся, оглянулся и выпалил скороговоркой:
- Я ничего не имею против тебя, помни это. Но ты же каниец. По нынешним временам это гораздо хуже орков. Неужели ты думал, что тебя назначат в охрану Яскера? Твоё рождение определило твою судьбу. Прощай.
Он повернулся и ушёл быстрым шагом, а я остался стоять, оглушённый его словами. Хуже орков. Каниец. Штрафник. Клеймо на всю жизнь.
Разве я мог тогда подозревать, что орочий батальон – самое лучшее, что могло случиться со мной? Ведь оркам было плевать на моё канийское происхождение, для них я был просто грязным животным, как и остальные люди. Но это меня как раз не пугало. Я помнил, чьё имя я ношу, а ведь за командиром Локком беспрекословно шли в бой и орки, и люди. И постепенно, шаг за шагом, я завоюю их доверие. Для этого я одним из первых поднимался в атаку, едва не опережая Блеззу, командовавшую батальоном. Перед штурмом вражеских укреплений я демонстративно скидывал с себя стальную кирасу и шёл в бой только в парадной кожаной куртке, которую я получил в ШПК вместе с погонами лейтенанта. Только безумной храбростью можно было покорить сердца степняков. Покорить или умереть. И, стиснув зубы, под градом стрел, или пешим против канийской конницы, я отрывал своё дрожащее тело от земли и бросал навстречу смерти. Чтобы раз за разом, капля за каплей, добиться уважения бойцов. Но раз за разом, после боя я мог только сам перевязать свои царапины. И к солдатскому котлу я подходил последним, зачастую обнаруживая, что он пуст. Но больше всего убивало молчание, возникавшее вокруг меня, как только я подходил к костру. Это было невыносимо, орки чурались меня, как прокажённого.
Вот так и проходила моя ненавистная служба. Но однажды вечером я случайно подслушал разговор, касавшийся меня. Говорила Блезза со своим заместителем, огромным орком по прозвищу Удар.
- Завтра он сломается, можешь мне поверить, - рокотал Удар. - Я вижу его затравленные глаза. Он не вынесет больше изоляции. Люди слабаки, хоть и стараются изо всех сил выглядеть сильными. Он больше не поднимется в атаку.
- Что же, посмотрим, - голос Блеззы был не похож на орочий. Он был глубок и мелодичен. – Жаль, конечно. Мне он понравился. Показалось, что он не из слюнтяев. Кстати, ты заметил, что он не хадаганец?
- Для меня они все на одно лицо, - презрительно ответил Удар. – Все они трусы.
- Этот не трус, - возразила Блезза.
- Это ничего не меняет, - упрямо ответил Удар, - когда в людях потухает огонь жизни, они умирают. Но не в бою, как мы, а трусливо забившись в угол. Завтра твой Локоть струсит, и после боя мы его повесим.
Блезза переливчато засмеялась:
- Вот как? Значит, мой локоть? А ты не боишься, Удар, что если Локк не струсит, то действительно станет моим Локтем?
Теперь засмеялся Удар:
- Твоим Локтем? Скорее небо рухнет на землю! Блезза, ты самый лучший командир и… Но здесь ты ошибаешься. Никогда мышь не получит крылья и не взлетит навстречу ветру. Локоть Блеззы! – фыркнул он, - ничего смешнее я не мог услышать! С твоего разрешения, я пойду отдыхать. Нужно ещё перед сном приготовить верёвку для героя. – И, смеясь над своей шуткой, он вышел из командирского шатра и отправился к себе. Его тяжёлые шаги ещё долго отзывались во мне всплесками ярости. Вот, значит, что он обо мне думает? Врёшь, не на того напал! Завтра я покажу вам, что такое комиссар Локк!
…Следователь закончил писать и с видимым облегчением отодвинул бумаги. Сочувственно глянул на меня и сказал, разминая пальцы:
- Готовы, комиссар?
Я пропустил подвох, ещё окутанный пеленой воспоминаний, и переспросил:
- К чему готов?
Хадаганец широко улыбнулся:
- К допросу второй степени, комиссар. Нас очень интересует заговор против Империи, организованный Блеззой. Поэтому мы вынуждены торопиться.
Страшный удар обрушился мне на затылок и, падая на пол с кособокой табуретки, я отчётливо думал только об одном – кто же нас предал…
Продолжение следует Олег"tierollf"Акимов.