На поваленном дереве у стены имперского склада сидела хадаганка-разведчица, в просторечии – сталкер. Самый обычный сталкер – в коричневой замше, в полумаске, с веточками, приколотыми к капюшону. Листья на веточках пожухли и выглядели не менее безрадостно, чем облупившаяся стена склада. Сама хадаганка, впрочем, смотрелась не лучше.
Подняв голову на шорох:
- Ну, что вы там по кустам шаритесь? – без особенных эмоций поинтересовалась она. – Не трону. Лучше сюда идите.
И похлопала ладонью по бревну.
Отфыркиваясь и сопя, из ближайших кустов выбралась троица гибберлингов, уставилась на разведчицу и, подумав, несколько раз угрюмо подпрыгнула. Хадаганка и ответила бы тем же, наверное, чтобы заверить лигийцев в мирных намерениях, как велел негласный уговор между непримиримыми якобы противниками, но вставать ей явно не хотелось, потому она ограничилась коротким взглядом и кивком. Да… скажи ей кто, что имперский лагерь на Асээ-Тэпх может до такой степени зарасти кустарником, высокой травой и какими-то ползучими лианами – что твои джунские развалины! – ни за что не поверила бы. А теперь и верить не надо: все перед глазами. Гарнизон, правда, остался, а вот новобранцев нет почти…
Осознав, что сталкер даже и не собирается тянуться к арбалету – тяжелому, отливающему вороненой сталью, но почему-то не висевшему по уставу за спиной, а лежащему рядом на бревне, - скакать троица перестала, и девочка-гибби принялась, шипя и скаля острые зубки, вытряхивать из когда-то кокетливых хвостиков колючие веточки, листья и прочий лесной мусор. Прервав невеселые раздумья, сталкер вздохнула с пониманием и снова уставилась в землю. Чувства гибберлиночки были ей вполне понятны.
Когда большая часть репьев и мусора была вычищена из уже не блещущих особой чистотой белых шкурок, гибберлинги вскарабкались на бревно и устроились сколь могли удобно, на всякий случай держась подальше от хадаганки. Мало ли.
- Чего боитесь? – по-прежнему не глядя на мохнатую компанию, спросила хадаганка.
- Мы?! Да мы ничего не боимся! Мы – Провидцы, ясно тебе? – взвился один из гибберлингов, подпрыгнув от возмущения. – Это ты нас бойся, имп… Ай!
Трудно сохранить лицо, когда тебе одновременно отвешивают подзатыльник и больно дергают за ухо. То, что это лицо – гибберлингская мордочка, поверьте, решительно ничего не меняет.
- Не обращай внимания, - самый старший из гибберлингов выдрал из шерсти очередную колючку. – Он у нас в ростке самый маленький, не привык еще – вот и хорохорится. Смерти боимся, ясное дело. А ну как ты стрелять решишь? А нам тут по дороге тапир попался… уж как мы ни ползали под кустами, как ни обходили их десятой тропкой, всех-то не обойдешь… Теперь когда еще способности восстановятся…
- Стрелять? – удивилась хадаганка. – Ах, да… стрелять есть чем. Пока что. Вот и командование на Плато мне говорит, - задумчиво продолжила она, - ты, говорит, отличник боевой и политической… приказ пришел – кобольды обнаглели окончательно, прохода не дают что солдатам, что мирным торговцам. Мы тут, говорят, к очередному званию тебя представить решили. Сотен пять этих гадов подстрелишь – и, считай, представление у тебя в кармане. Ну, думаю, пять сотен – много, конечно, но если Родина скажет – надо… Есть, - отвечаю, собираю походный мешок, и – вперед. Хорошо там, на Плато – почти как в ИВО, где тренировочные лагеря у нас: степь, холмы… И, понимаете – стреляю я по этой несуразности копытной, а выходит у меня - будто бумажными шариками по астральному кораблю. Двух недель не прошло – била без промаха, а тут каждый второй выстрел – мимо, как будто я новобранец какой беспогонный. Ну, думаю, раз так, надо отступить, с силами собраться… шагов сто пробежала – и тут у меня ноги подкосились...
Мимо по тропинке неторопливо прошествовал небольшой мохнатый паук. Хадаганка подобрала ноги. Росток гибберлингов синхронно поежился и опасливо полез на бревно с лапами, стараясь незаметно придвинуться поближе к бывшему врагу: видимо, вчетвером им казалось не так страшно, как втроем.
- Вот и я о том же, - кивнула хадаганка. Листок с веточки, украшавшей ее капюшон, с сухим шорохом спланировал на землю. Паук замер на мгновение, а потом потопал дальше по своим паучьим делам, неприятно перебирая волосатыми лапами. Пауку явно было нечего бояться.
- А тут ты чего? – поинтересовался старший гибберлинг, не совладав с присущим этому племени любопытством.
- Сижу. Отдыхаю. Боюсь, - равнодушно ответила хадаганка. Сорвала сероватый стебелек полыни; прикусила, не поморщившись даже. – Еще полчаса буду бояться, а потом – потом, наверное, все равно никуда не пойду. Он вон пускай идет, ему бояться нечего.
Разведчица махнула затянутой в перчатку рукой в сторону орка, мрачной громадой возвышавшегося у Звезды Воскрешения. Страж Империи был с головы до ног закован в броню и казался куда менее живым, чем любой из Восставших Зэм.
На площадки возле Звезды уныло топтался зэм-Мыслитель, разглядывая металлические пальцы правого имплантата и тщетно стараясь выковырнуть комочки грязи, застрявшие в шарнирных суставах. Рядом, присев на корточки, угрюмо грыз семечки здоровенный орк, больше всего напоминавший дембелей из ИВО. Правда, в отличие от дембелей, орк был совершенно трезв и мрачен: только иногда швырял шелухой в отиравшегося рядом хихикающего гоблина. Видно было, что гоблин ему надоел хуже санаторской простокваши
- А они чего? – опасливо подал голос младший гибби.
- Тоже – боятся, - пожала плечами хадаганка. – Восставший – ваш коллега, кстати. А тот, который с гоблином – шаман. Они ничего еще… Политрук здешний – тот в лазарет угодил. Кричал, что отрекается от силы Света, от Триединой Церкви в целом и от Тенсеса – в частности, потому как не верит больше в это ни на ломаный медяк. На кой, говорит, мне это ваше воскрешение из мертвых… ну, он не совсем так выразился, конечно… если после него слизни на Очистных смелее выглядят, чем наши солдаты? И шевелятся проворнее… Я им – солдатам, не слизням, ясное дело, - за Родину, кричу, за Хадаган! А они мне – сам иди, школота дурная. Слово-то какое придумали, тьфу! Так что он тоже отдыхает. Я пару дней назад зашла его навестить – травок принесла, травница я… А он меня за руку схватил, глаза горят – было, говорит, мне видение нездешнего аллода, будто из дымчатого хрусталя весь. И вот высится на этом аллоде огромный храм, раззолоченный, выше самой Башни Яскера, а изо всех окон и дверей дым валит – густой, тяжелый, сладкий. И знаю я в видении, что это – Храм Двенадцати Покровителей. Дым аллод заволакивает, а на ступенях храма, на самой нижней ступенечке, вижу, сидят трое – Незеб, Скракан и Тенсес. И свет от них, только света этого почти не видно из-за дыма. И будто смотрят они на наши аллоды – и имперские, и лигийские, да только не видно им почти ничего: дым от благовоний глаза застит. Потому не все беды наши им видны, а тем, что видны, помочь они никак не могут: не дойдет до прочих аллодов их свет… Сказал – и в подушку лицом ткнулся. Умом тронулся, бедняга. Хотя, может, и нет... Зельем звездочета его отпаивают сейчас.
Хадаганка тяжело вздохнула.
- Эй, - окликнула семенившего мимо гоблина, - закурить есть?
- Тридцать серебра, - неприветливо буркнул гоблин.
- А совесть есть у тебя? – с горечью поинтересовалась разведчица.
- Кому совесть, а кому и родня в Чистилище! – оскалил кривые зубы гоблин. – Ладно, так и быть, ради праздничка – бери за двадцать. И еще девять – медью.
Тут кривозубый заметил гибберлингов и попытался изобразить на лице приветливую улыбку:
- А вот, господа хорошие, не желаете ли – «Герцогиня», любимые папиросы Великого Яскера. День и ночь только их и курит. Имперская экзотика, извольте видеть! Могу еще предложить: вот «Астра-Л» - правда, сыроват и без фильтра, зато настоящий имперский табак, дым Отечества, так сказать! Все лучшее – на экспорт! И всего-то триста лигийских золотых, можно по курсу…
Старший гибби, потянувшийся было за чужеземным куревом, отдернул лапу. Покосившись на него, хадаганка порылась в тощем кошельке, отсчитала тридцать серебряных монет и ловко ухватила с лотка пачку, одновременно сунув деньги в короткопалую кривенькую лапку гоблина.
- Держи. А медяком сдачи можешь подавиться, эксплуататор недорезанный, - с чувством проговорила она.
Гибби с любопытством разглядывали черный прямоугольник пачки, на котором красовалась золотая надпись «Герцогиня ди Дусер», под ней в зелено-золотом кружке – новый маловразумительный символ империи, а еще ниже, тоже золотом:
[i]Компания «Вали-в-Астрал» предупреждает: курение МЕНЬШЕ ВСЕГО вредит вашему здоровью[/i]
- Угощайтесь, если хотите, - хадаганка открыла коробку папирос. К ней уже вернулось былое усталое равнодушие.
- Ж-жизнь наша, - старший гибберлинг закашлялся, поперхнувшись едким дымом.
- Ну, не благовония, - согласилась хадаганка, сплюнув табачную крошку. – А что еще делать? Только курить…
За спиной бывших противников ветер шевелил надорванный уголок выцветшего плаката, на котором был изображен то ли суровый маршал-мистик, то ли сам Великий Незеб. Когда-то рядом была памятная каждому гражданину Империи надпись: «Жизнь – это борьба. Смерть – это помеха. Счастье – это единство…» Теперь она изменилась: слова [i]борьба, помеха, единство[/i] и [i]реальность[/i] перечеркнуты, поверх каждого красуется написанное вкривь и вкось «донат».
Строки об Империи и Лиге были вычеркнуты полностью.
Особенно густо – так, что угадать его мог только тот, кто не забыл лучшие времена, - было замазано слово «Родина».
